Махабхарата, Вана-парва, глава 41: Соблазнение святого Ришьяшринги
О Бхарата, согласно воле царя и по собственному замыслу, чтобы дело увенчалось успехом, та старая куртизанка приказала от имени царя соорудить плавучую отшельническую обитель в виде судна. Эта дивная плавучая обитель, привлекающая взор, была украшена деревьями с различными цветами и лианами с сочными плодами на любой вкус. И вот, причалив то судно к берегу неподалеку от хижины сына Кашьяпы, выведала она через своих людей, где расположено место отдохновения святого подвижника. Затем, узнав, что сын Кашьяпы отсутствует, послала она туда свою дочь-куртизанку, весьма искусную в своем ремесле, умеющую обольщать и обманывать. Пошла та красавица к жилищу отшельника и, достигнув уединенной обители мудреца, увидела его невинного сына Ришьяшрингу.
Юная красавица сказала: «О святой отшельник, благополучно ли живут здесь все лесные мудрецы? Я надеюсь, что в этой обители в изобилии плоды и коренья. Пришел я лишь для того, чтобы повидать тебя. Возрастает ли духовная сила у здешних аскетов, а также у твоего отца? Доволен ли он тобою, о брахман Ришьяшринга, и твоим изучением Вед?»
Ришьяшринга отвечал: «Ты сияешь, как лучезарное солнце, и я полагаю, ты достоин всяческого почтения. Как предписывают законы гостеприимства, я должен предложить тебе воду для омовения стоп, а также на твой вкус плодов и кореньев. Усаживайся поудобнее на мягкой подстилке из куша, покрытой оленьей шкурой. А где, о прекрасный брахман, твоя обитель и каков тот обет, который ты исполняешь?»
«Моя восхитительная обитель, о внук Кашьяпы, — отвечала куртизанка, — расположена на другой стороне горы, в тридцати милях отсюда. Но наш закон не велит мне принимать почестей и омовение стоп от таких добродетельных людей как ты. Это я обязан оказать тебе надлежащие почести. О брахман, мой религиозный долг велит мне обнять тебя, и так выразить тебе почтение».
На это Ришьяшринга сказал: «О брахман, позволь угостить тебя плодами и орехами с деревьев бхаллатака, амалака, каруша и ингуда; утоли голод этими спелыми плодами!»
Юная куртизанка, отвергнув все предложенное ей, сама поднесла ему чудные яства и превосходнейшие напитки, что весьма удивили Ришьяшрингу. Потом она предложила ему благоуханные цветочные гирлянды, нарядные одежды, а сама стала весело играть и смеяться. Она резвилась перед ним, играя с мячом, качаясь, как изящная лиана, касалась его тела своим, то и дело заключала Ришьяшрингу в объятия и, пригибая цветущие веточки деревьев ашока, шала и тилака, срывала их. Притворно стыдливая, но внутри опьяненная страстью, она пробуждала желание в сыне великого мудреца. И вот, наконец, заметив, что сердце Ришьяшринги растаяло, она еще несколько раз своим телом прижалась к нему и, бросая нежные взгляды, медленно удалилась, ссылаясь, что спешит на проведение агиихотры.
После ее ухода Ришьяшринга, побежденный чувством любви, утратил мир и спокойствие. В уединении он, чей ум ушел следом за ней, тяжело вздыхал в опустошении и душевных муках. В это самое время вернулся ведущий безупречную жизнь отшельника, посвятивший себя медитации и изучению Вед, сын Кашьяпы, Вибхандака, чьи глаза были красно-коричневыми, словно у льва, а тело — покрыто волосами до самых кончиков пальцев ног. Увидел он сына, сидящего в одиночестве, печального, погруженного в раздумья, то и дело вздыхающего, с взором, устремленным куда-то вверх.
Сказал тогда Вибхандака своему опечаленному сыну: «Мальчик мой, что случилось, почему ты не заготовил поленьев для жертвенного обряда? Провел ли ты агнихотру! Хорошо ли ты вычистил жертвенные ковши, привел ли теленка к корове, чье молоко предназначено для топленого масла в жертвенные огни? Сын мой, тебя как будто бы подменили, погружен ты в печальные думы и утратил свою обычную жизнерадостность. Ответь мне, уж не приходил ли кто-нибудь нынче сюда?»
Ришьяшринга сказал: «Приходил сюда юный брахман с красиво заплетенными волосами. Ростом он был ни велик и ни низок, с оживленными взглядами больших, как лотосы, глаз, и золотистым цветом изящного тела. Красотою сиял он, словно некое божество, и подобно Солнцу, был у него блистающий облик. Глаза его с длинными ресницами, с черными зрачками и яркими белками были прекрасней, чем у ланей. Его иссиня-черные длинные, заплетенные волосы, чистые, благоуханные, были перевязаны золотистыми нитями. Точно молния в поднебесье, сверкало у него на шее ожерелье, а ниже были две восхитительной красоты округлости, на которых не росло ни единого волоска. Талия у него была очень тонкая, а бедра широкие. Из-под одежд блестела золотая нить, как у меня. И еще какой-то предмет, видом своим вызывающий удивление и нежно звеня, сверкал у него на щиколотках, а на руках были звонкие украшения, похожие на четки из серебра. При каждом его движении они звучали мелодичным пением, будто лебеди в озере. Одежды его были такими красивыми, что не сравнятся с ними мои. Лик его был неотразимым и привлекающим, голос был, как у кукушки, а сладостная речь проникала радостью в сердце.
Как лес весенней порою особенно великолепен при волнующих его порывах ветра, — так и он, лишь овеет его ветерок, становился еще прекрасней, источая неведомый аромат. Аккуратно заплетенные волосы ровно разделены надвое у него надо лбом, а глаза его, казалось, были двумя нежными птицами чакравака. В правой руке держал он круглый плод, который, упав на землю, то взлетал, то падал, то опять поднимался вверх. Ударяя по нему, этот брахман раскачивался, словно лиана, колыхаемая ветром. О отец, когда я смотрел на него, он казался мне сыном небожителей, при этом я испытывал неизъяснимую радость. Потом он обнял меня и, взяв за спутанные волосы, приблизил лицо мое к своему, а затем, прижав свои губы к моим, издал звук, пробудивший во мне ликование.
Не позволил он мне омыть ему стопы, не принял он от меня плодов и кореньев, сославшись, что таков его духовный обет. Но сам угостил меня особыми фруктами, доселе невиданными мной. Те плоды, что отведал я, превосходят по вкусу все лесные плоды, к тому же у них нет ни косточки, ни кожуры. Видом исполненный благородства, дал он мне испить ароматных, чрезвычайно приятных напитков, что вызвали во мне великий восторг и от которых земля закачалась у меня под ногами. Оставив здесь эти благоуханные гирлянды, перевязанные его лентами, ушел он, сияя духовным величием, в свою отшельническую обитель. Его уход поверг меня в уныние, и тело мое горит, как в огне! Я жажду поскорее найти его и упросить, чтобы он всегда находился рядом. О отец, позволь, я сейчас же пойду к нему! Я хотел бы узнать, какие он исполняет обеты, какие практикует аскезы, и хочу вести такую же жизнь, как и он. Если я его вновь не увижу, мое сердце сгорит в огне печали!»
